Однако даже в этих обстоятельствах такой конвейер оказался изматывающим — я едва находил себе время, чтоб перевести дух. Не сказать, чтоб демоны перли косяками, но при каждом появлении одного такого существа (почти всегда — нового) приходилось выкладываться по полной, выцеживать себя до донышка — и при этом я почти не играл роли в общей схватке.
Опытные охотники не скрывали, что им моя помощь не особо и нужна. Однако и не гнали — я уже начинал понимать, почему. Безвыходных ситуаций пока не было, но они случались, и тогда команде важно было суметь переключить внимание твари со всех на кого-то одного. Я даже уже представлял себе, как это делается. Одним неизменно жертвовали ради того, чтоб не сложиться всем. Гадать, кого подставят, если вдруг произойдет несчастье, не приходилось. Все очевидно, никто не пытался меня обмануть — и за то спасибо. Роль возможной жертвы меня, конечно, не радовала, но что делать. Если играешь в чужой команде, не жалуйся на чужие правила.
Из последнего рейда я выползал полумертвый — общее состояние отягощалось еще дикой усталостью от круглосуточного напряжения, не облегчавшегося даже во время коротких периодов сна (спать приходилось в обнимку с оружием и в готовности в любой момент вскакивать и включаться в драку). Однако вместе с тем не мог не признать, что такой местный вариант зарабатывать деньги меня пока вполне устраивает. И дело здесь было не только в ощущении новизны. В конце концов «гармошка» открывалась всего раза три в году. Три коротких периода дикого напряжения — и потом вольготная жизнь. Чем плохо?
Хотя и закрадывалась время от времени мысль, что здесь я в куда большей степени балансирую на грани. Там, в своем недавнем гладиаторском прошлом, я мог рассчитывать на сочувствие и чисто человеческое отношение противника, на то, что поединок — всего лишь шоу, представление.
Я старался об этом не думать, а если всплывало сомнение, то отбрасывал его. Туда я не вернусь, нет уж. Здесь всё по крайней мере было честно и добровольно.
К тому же, что вообще можно сказать о деле меньше, чем за две недели? Надо набраться терпения.
Первый день после выхода из «гармошки» я просто валялся пластом, не имея возможности ни пообщаться, ни привести себя в порядок, ни выяснить хотя бы, кому и как Имрал отправился продавать добытое. Даже, казалось, глазными яблоками шевелить было не под силу, и поесть я смог лишь под вечер, потому что, несмотря на голод, заставить себя подняться и поработать ложкой не получалось. Теперь, после нечеловеческого, запредельного напряжения, наступило полнейшее, абсолютное расслабление. Столь же запредельное.
Ближе к вечеру Иллаш помог мне доползти до костра и подсунул под нос миску каши с мясом.
— Давай, давай… Постарайся. Иначе совсем ослабеешь. Ничего, по первости все так пластом лежат. Потом привыкают. К любой работе надо сперва привыкнуть.
— Точно, — простонал я, приподнимаясь.
— Давай, наворачивай. А потом подумай о том, что выжил ведь, уже хорошо. В первый-то раз! Сейчас в «гармошке» будет период дремоты, недели на две примерно, когда туда никто не ходит. Потом — снова период активности в пару недель. И потом уже — отдых до следующего бойкого сезона. Так что отдохнуть успеем.
Я со стоном поднялся и уселся. Все тело болело, словно в нем не осталось ни единой целой косточки.
— Что за фигня, не пойму? Ну, рейды у меня были, и тренировки почти круглосуточные, и вообще всякое бывало… Но такого! Почему?
— Потому что энергия там, в «гармошке», нестабильная. Очень влияет на общее состояние, и болит все потом. Болит же, да?
— Угу…
— Перетерпишь — потом будет легче. Всем рано или поздно легчает.
Я с благодарностью посмотрел на Иллаша — мне была удивительна и чрезвычайно приятна такая забота. Да что там, не будь этого внимания и сочувствия, неизвестно, как бы я перенес это ужасное состояние «неспособности ни на что».
Утром я смог принять более или менее вертикальное положение, умылся и даже засобирался в ближайший трактир — на сеновале должно быть помягче, чем на одеяле, брошенном поверх сучков и шишек. Нет, не прямо сейчас, конечно… Но к вечеру определенно должен собраться с силами и доползти. Должен был.
Около полудня у шатров близ «гармошки» появился Имрал и протянул мне свернутый кошельком обрывок полотна с завернутыми в него монетами.
— Держи, твоя часть.
Я аккуратно развернул «кошелек» и несколько мгновений задумчиво изучал скромную кучку серебра.
— А что так мало? — спросил я в спину капитану группы.
Он помедлил, прежде чем обернуться. Мрачный вид, холодный взгляд… Запугать, что ли, хочет?
— На сколько ты наработал, столько и получаешь.
— В самом деле? А я так понял, что после похода добытое делится поровну между всеми участниками.
— В будущем, когда все-таки научишься вести себя в группе, когда от тебя будет толк в походах, будешь получать равную долю. А пока тебе платить не за что. Достаточно тебе и того, что искру при себе носил, хотя, строго говоря, не заслужил этого.
Я, сдвинув брови, посмотрел на Имрала, а потом и на Иллаша, возившегося с седлом в трех шагах от меня. Молодой охотник, заметив мой взгляд, отвел глаза. У меня перехватило дыхание. Именно поведение Иллаша, его реакция на происходящее сказали мне больше, чем слова капитана. И то, что я понял, выглядело столь же просто и незамысловато, как прежде — причины, по которым меня, неопытного, все-таки принимали в команду. Если промолчишь сейчас, то так все дальше и пойдет — сперва одни условия, потом к ним, дополнительно, другие, потом третьи — насколько хватит фантазии.